Рецензия
Ислам в Санкт-Петербурге: энциклопедический словарь / Коллект. автор; сост. и отв. редактор Д. 3. Хайретдинов. — М.: Издательский дом «Медина», 2009. — 308 с., ил. — (Ислам в Российской Федерации; Вып. 3).
Появление очередного нового выпуска серии «Ислам в Российской Федерации» («Исламу в Санкт-Петербурге» предшествовали «Ислам на Нижегородчине» и «Ислам в Москве») – это, вне сомнения, явление. Уместность «высокого штиля» в этом случае более чем оправдана, - каждый раз (и выпуск «Ислам в Санкт-Петербурге» в этом отношении не исключение) историк России, историк российского мусульманского сообщества, религиовед, специалист по вопросам современной российской политической жизни (в ее этноконфессиональном преломлении) получает действительно всеобъемлющее пособие, отнюдь не являющееся всего лишь справочно-библиографическим, позволяющее представителю той или иной отрасли современного гуманитарного знания оперировать вновь вводимыми в научный оборот данными и материалами, содействующими его исследовательской работе. Впрочем, все тот же «высокий штиль» еще более уместен, когда речь идет и о тех аспектах явления, представленное серией «Ислам в Российской Федерации», включая и ее уже увидевшие свет выпуски, которые не имеют отношения к его, собственно, инструментальному (помощь исследователю) аспекту.
Эта серия, конечно же, в принципе рассчитана на значительно более широкую аудиторию, чем только сообщество российских, но также и зарубежных исследователей, занимающихся многообразными сторонами жизни, как в ее исторической ретроспективе, так и с точки зрения современности, тех, кто в России по факту своего рождения или однажды сделанного выбора ассоциирует себя с исламом. Она «просвещает» российских мусульман, представляя им (в частности, на примере «второй» российской столицы) многообразную картину их пребывания в Санкт-Петербурге и в окружающем этот город географическом пространстве Северо-запада современной России, включая и Калининградскую область. Собственно, именно в этом и состоит задача любого издания, претендующего на то, чтобы называться «энциклопедическим». Такое издание обязано включить в себя некий корпус сведений (и это, конечно же, сделано в петербургском/северо-западном выпуске), связанных с численностью мусульман в том или ином населенном пункте региона, в том числе и в его крупнейшей городской агломерации, местами их расселения с точки зрения исторического прошлого, мечетями и молельными домами, кладбищами, инструментами самовыражения (периодические издания и публикации), уже ушедшими и ныне живущими ведущими фигурами общины. Этот список может быть продолжен. Однако такого рода сведения важны не только и не столько потому, что энциклопедическое издание, естественно, предполагает создание этой картины. Их значение состоит и в том, что, собранные воедино, они призваны показать живущим в Санкт-Петербурге и в пределах окружающей его территории приверженцам одной из ведущих религиозных доктрин России, что они – неотъемлемая часть города, что один из их храмов – петербургская Соборная мечеть уже давно вписана в его ландшафт, что хранящаяся в Эрмитаже коллекция предметов мусульманского искусства имеет к ним не опосредованное, а прямое отношение. Впрочем, создаваемая этим выпуском (как и предыдущими) картина ни в коей мере этим не исчерпывается.
«Просвещение» российских мусульман (в их числе и их петербургские соотечественники), осуществляемое и серией, и, собственно, ее санкт-петербургским выпуском, как раз и состоит в том, что приверженцы ислама получают возможность знать, что они не «пришельцы» на Северо-западе России. Напротив, их вклад в его развитие, их участие в созидании российской государственности, их присутствие в государственных институтах столицы империи, в ее учебных заведениях, создававшихся ею вооруженных формированиях, в ее торговле, промышленности, культуре, - все это сегодня дает им неоспоримое право считать себя одними из тех, кто создавал Россию, кто имеет неотрицаемое право видеть в ней и итог их усилий, их успехов, их страданий и их бед. Даже более того, включение в санкт-петербургский выпуск (но это относится и к предшествовавшим выпускам серии), казалось бы, «академических» сведений и материалов о постсоветской мусульманской ситуации во «второй» столице России, как и, в целом, в ее северо-западном регионе, и, в частности, о прибывающих туда новых групп приверженцев ислама (вне зависимости от того, идет ли речь о внутрироссийских или межгосударственных миграционных потоках), все также элемент осуществляемого изданием «просвещения».
Эти люди прибывают туда, где мусульманское присутствие бесспорно. Они тоже становятся частью местного пейзажа и ландшафта, поскольку создают (и будут создавать) свои храмы, выпускать свои издания, хоронить своих умерших, вступать в многочисленные и многообразные (далеко не всегда безоблачные) отношения с местными жителями, в том числе, и с теми, кто является их единоверцами. Иными словами, как в прошлом, так и сегодня, они уже участвуют (и будут участвовать) в создании основ современной российской государственности рядом и наравне с их другими соотечественниками. Будет меняться город и тяготеющий к этому городу регион? Да, конечно. Но разве он (например, в силу исторически связанного с Санкт-Петербургом мусульманского «шлейфа») никогда не подвергался изменениям, всегда пребывая в состоянии неизменной статичности?
Но, как раз это обстоятельство и заставляет ставить вопрос о еще большем значении и серии, и ее санкт-петербургского выпуска. Они «просвещают» и ту, разумеется, более значительную часть российского общества (но не меняется ли оно и с точки зрения количественного соотношения составляющих его мусульманских и немусульманских элементов?), которая не ассоциирует себя с исламом. Это «просвещение», конечно же, сущностно иное (поскольку российское демографическое большинство всегда ощущало свою «генетическую» связь с национальной государственностью), как и иное в своих проявлениях.
Да, вне сомнения, санкт-петербургский выпуск (стоило бы еще раз добавить, что и два других выпуска серии) показывает немусульманским гражданам России, что рядом с ними живут мусульмане. Да, этот выпуск представляет им мусульман Санкт-Петербурга и российского Северо-запада, делая акцент на той роли, которую они играли и играют в жизни города и тесно взаимодействующего с ним региона. Иными словами, «Ислам в Санкт-Петербурге» знакомит российских граждан с российскими же гражданами. Означает ли это, что те российские граждане, которых знакомят с их собственными соотечественниками, не знают (или знают плохо) этих соотечественников? Более того, приемлют ли эти немусульманские граждане своих мусульманских сограждан в их качестве «иных», «отличающихся», посещающих другие храмы, совершающих другие обряды, часто говорящих на другом языке (других языках), стремящихся одеться иначе, дать своим детям непривычные для немусульманского слуха имена? И, быть может, самое главное, в этой связи, обстоятельство, - мирятся ли эти немусульманские граждане с их требованиями открыть мечеть, собственную школу, с их манерами, с их поведением?
Не стоит говорить, что все эти вопросы ни в коей мере не ставятся во вновь вышедшем томе «Ислам в Санкт-Петербурге», как, впрочем, они не ставятся и двух предшествовавших ему выпусках. Формально они даже и не могут ставиться в силу заранее избранного качества серии – академического характера включаемых в нее изданий. Но все эти вопросы неизменно возникают у каждого, кто знакомится с этим томом, поскольку петербургская ситуация ни в коей мере не отлична от московской и нижегородской или от положения в любом другом городе Центральной России, Поволжья, Урала или Сибири, включая (быть может?) Казань и Уфу. Впрочем, наверное, но в немного неожиданном преломлении эта ситуация существует даже в Дагестане и Чечне.
Вопрос, связанный с этой ситуацией, заключается в том, что, несмотря на очевидную и многоаспектную включенность (что относится не только к современности, но и к времени империи или Советского Союза) санкт-петербургского мусульманского сообщества во все сферы городской и региональной жизни, это сообщество было и остается маргинальным (как «маргинальны» или, если использовать более нейтральный эпитет, «провинциальны» Татарстан, Башкортостан, Дагестан или Чечня, включая и их «столицы», в общероссийском масштабе). Собственно, потому эти «столицы» и вынуждены реагировать на собственную провинциальность, созидая у себя величественные неправославные храмы, призванные доказать их принадлежность к не менее значимой (на православном фоне) цивилизации. Но почему-то каждый раз (идет ли речь о Казани, Уфе, Грозном или Махачкале) эти величественные храмы предстают как всего лишь реплика московского храма Христа Спасителя. Почему-то каждый раз они вынуждены вписывать себя в российскую государственность, что ни в коей мере не обязательно для московского символа православия, - он и есть эта искомая российская государственность. Иными словами, в Санкт-Петербурге существует, например, памятник Габдулле Тукаю (об этом говорится в посвященном этому городу выпуске серии), но что знают об этом поэте его немусульманские жители? В музеях этого города (Эрмитаж тому наиболее яркий пример) находятся великолепные коллекции предметов мусульманского искусства и исламской истории (это вновь подтверждает соответствующий выпуск), но не воспринимают ли немусульманские соотечественники местных мусульман как некий элемент, конечно же, необходимой экзотики?
Почему бы ни украсить город чем-то необычным и непривычным, могут сказать эти немусульманские соотечественники, ведь немусульманская суть города будет, тем самым, еще больше и ярче оттенена и подчеркнута? Идеи такого рода обычны, даже если в Санкт-Петербурге (что ярко отражено посвященным ему выпуском серии) работали и продолжат работать выдающиеся исследователи – исламоведы, арабисты, тюркологи, иранисты (список их имен, что лишний раз доказывает посвященный Санкт-Петербургу выпуск серии, значителен). Это естественно и объяснимо, - в этом городе (какими бы ни были, в частности, московские вариации на эту тему) возникло российское востоковедение, представленное выходцами из различных этнических и конфессиональных групп российского населения. Но, коли город должен быть расцвечен неким элементом экзотики, то должны же быть в нем и те, кто обязан трактовать эту экзотику, вводя ее в контекст российской (русско-православной?) государственности и заставляя ее служить интересам этой государственности в ее, прежде всего, этом этническом и конфессиональном понимании.
Автору этих строк давно известно, что любой представитель его собственного этнического (и, разумеется, несмотря на все его протесты, конфессионального, поскольку это этническое сообщество соотносит себя сегодня с православием) сообщества никогда не сможет сказать «храм» о местах молитвы его неправославных соотечественников, относя это определение только к православной церкви. Еще со времени своего детства он знает словосочетание «татарская мечеть» как выражение, несущее в себе нечто отличное от подлинного «храма», каким только и может быть православная церковь (противопоставляемая также «еврейской синагоге», «католическому костелу» или «немецкой кирхе»). Ему много раз случалось (наверное, из любопытства или, спаси и сохрани, чтобы спровоцировать человека!) задавать вопрос тому или другому русскому, искавшему в том районе, где он живет, церковь, которую, естественно, искавший ее называл «храмом»: «А если бы речь шла о мечети или синагоге, назвали бы вы ее храмом?». Ответом на этот вопрос было недоумение, удивление и полное непонимание. Но называют ли сегодня петербуржцы-немусульмане, соотечественники петербуржцев же, но мусульман, Соборную мечеть этого города «храмом»? Не странно ли, что статья выпуска «Ислам в Санкт-Петербурге», рассказывающая об архангелогородском мусульманском храме, называется «магометанская мечеть Архангельска»?
Да, разумеется, петербургский выпуск серии «Ислам в Российской Федерации», как и ее предшествующие издания, несет на себе задачу «просвещения» немусульманских жителей второй российской столицы. Однако их «просвещение» выглядит едва ли не однобоко или, если вновь использовать нейтральный термин, политически корректно, но не в том, принятом там, где этот термин появился, значении – возможности сказать все, вступая в диалог, а в его, чаще всего, российском понимании – сокрытия и недоговоренности. По сути дела, речь идет о простых вещах, которые, однако, лежат на поверхности, - в регионе, которому посвящен петербургский выпуск, включающем, в том числе, и Карелию, находится Кондопога, где в 2006 г. произошли массовые межэтнические стычки, квалифицировавшиеся российскими «патриотическими» изданиями как «русское восстание».
К несчастью, этот город, уже не говоря о происходивших там событиях, даже не упоминается (на уровне посвященной ему статьи) в выпуске «Ислам в Санкт-Петербурге». Автору этих строк скажут на это, что выпуск – академическое издание. Он не будет спорить, но лишь ответит, что то, что стало реальностью в Кондопоге (если бы это происходило только там, если бы такого не случалось нигде более на просторах России), требовало своего освещения в петербургском/северо-западном выпуске вовсе не для того, чтобы занять ту или иную позицию (как русско-«патриотическая», так и «промусульманская» невозможна и, более того, порочна для издания в принципе), но, пусть только ради того, чтобы представить, например, хронологию развития событий, как и эволюции позиций их участников (список которых отнюдь не ограничивался только теми, кто имел непосредственное отношение к этому карельскому городу). Разве одной из сторон межэтнического (только межэтнического?) конфликта не были люди, безусловно относимые редакционной коллегией (да, и авторами) выпуска и всей серии к одному из «мусульманских» народов России? Разве краткое сообщение статьи «Мусульманская община Республики Карелия» о том, что кондопожские события «активизировали проблему ксенофобии в обществе», является ответом на поставленный вопрос? Напротив, это не более чем современное российское понимание сути политической корректности.
А что же другие простые вещи, лежащие на поверхности?
Пытается ли этот выпуск (да, впрочем, и два его предшественника) представить широкую и четкую картину современного состояния «мусульманских» этнических диаспоральных групп в Санкт-Петербурге и регионах северо-западной России? Та картина, которую имеет в виду автор этих строк, неизбежно должна включать в себя, в частности, отношения власти и тех национальных обществ, которые претендуют на выражение интересов своих соотечественников, в том числе и в первую очередь, для того, чтобы содействовать пониманию знакомящимся с любым выпуском серии (в том числе, и с петербургским) основополагающих основ политики, которую местные администрации (во многом самостоятельные, несмотря на построенную в России «властную вертикаль») проводят в отношении живущих в соответствующем регионе этнически различных, но объединенных исповеданием ислама меньшинств. Но вопрос не исчерпывается лишь этим обстоятельством.
Как выглядят сами национальные общества второй российской столицы и окружающего ее регионального пространства? Как они связаны со структурами местной власти, с одной стороны, и теми российскими регионами, которые сегодня могут рассматриваться в качестве «метрополий» для представляемых этими обществами (реально ли, мнимо ли) этнических мусульманских групп? Эти вопросы тем более важны для традиционных для Петербурга или российского Северо-запада сообществ выходцев из тюрко-мусульманской среды Поволжья и Урала, - как, например, соотносятся и взаимодействуют общества этих «старых» петербургских диаспор с идентичными им структурами, создаваемыми представителями «новых» диаспор? Однако список этих вопросов (иным словами, социология и политика в связи с этим регионом распространения российского ислама) может быть и продолжен.
Как выглядят издания местных «мусульманских» сообществ с точки зрения длительности их функционирования, как и языка, на котором они выходят в свет (данные санкт-петербургского выпуска серии не выглядят в этом отношении полными и касающимися всех национальных обществ)? Какова роль местных администраций в их создании и финансировании? Что представляют собой, собственно, современные религиозные структуры Санкт-Петербурга и окружающих этот город регионов, насколько они устойчивы, каковы основы их функционирования и (это вновь принципиально) как они взаимодействуют с исполнительной властью северо-западных регионов России? Как действует, например, мусульманская община Калининграда, если она просто не могла сформироваться, имея в качестве своей несущей конструкции представителей определенного этнического сообщества (поскольку, как и все население этой области, эта община возникала как итог претворения в жизнь принципа «с бору по сосенке»), что лишь предполагает широкий диапазон мазхабов, к которым должна обращаться эта община? Как функционирует, в этой связи, «Религиозная организация мусульман» того же города, если ее имамами и в момент ее создания, и сегодня были выходцы из стран Северной Африки (феномен, по сути дела, далекий от того, чтобы иметь широкое распространение в России), уже в силу этого обстоятельства далекие от того, чтобы принадлежать к исламу ханифитского толка?
Если в издании «Ислам в Санкт-Петербурге» (что также относится и к двум его предшественникам) и содержатся некоторые данные в связи с поставленными выше вопросами, то эти данные скупы и разрозненны. Впрочем, автора этих строк (чаще всего понимающего насколько трудно в силу многих и, чаще всего, слишком разнообразных причин представить в любом выпуске серии «Ислам в Российской Федерации» то, о чем он говорил выше) сами эти вопросы волнуют не только потому, что ему всего лишь хотелось бы получить благодаря этим выпускам более широкую информацию на важную для него тему. Для него они важны потому, что, как ему представляется, они имеют отношение к обоим аспектам миссии «просвещения», связанной с серией «Ислам в Российской Федерации», как, естественно, и каждым ее региональным выпуском, в том числе, и «Исламом в Санкт-Петербурге».
Если основной акцент каждого выпуска делается на историческом прошлом того или иного регионального мусульманского сообщества (петербургское тому, быть может, наиболее яркий пример в силу имперского статуса основного города российского Северо-запада и, в силу этого, значительности его мусульманского «шлейфа»), то возникает не только ситуация, доказывающая длительность присутствия этого сообщества и значительность его вклада в развитие соответствующего региона. Это сообщество в той или иной мере лишается представления о его нынешнем состоянии и перспектив его возможной будущей эволюции. Акцент на прошлом создает вокруг такого сообщества «этнографическое гетто», превращает его в экспонат музея, в нечто ценное для любителя древностей, каким в этом музейном контексте становятся не только сами люди, но и занимающиеся этими людьми (их культурой, их религией, их вписанностью в более значительную цивилизационную матрицу) востоковеды различных специализаций и направлений. Как это и ни парадоксально, но этот акцент делается еще более явственным, поскольку петербургский выпуск (но также и его предшественники) содержит немалую долю статей, связанных с историей становления ислама или его отдельными элементами его культовой практики, - право же, какое отношение к, собственно, мусульманскому Санкт-Петербургу или окружающему этот город региональному пространству имеют статьи, связанные, например, с трактовкой терминов «ансары», «асхабы» или «таваф»? Так осуществляется «просвещение» местных мусульман? Но для этого существует, в частности, популярная религиозная литература.
В этом случае петербургский ислам превращается в нечто действительно значительное (предметы материальной культуры из мусульманских регионов России, ныне постсоветского пространства, ареала «внешнего» ислама), в элемент памяти, но далекий от того, чтобы в нем нуждалась современная жизнь. Более того, любые попытки воскрешения этой памяти (что очевидно доказывают современные материалы петербургского выпуска) либо неудачны, либо временны, либо не допускаемы в силу тех или иных поворотов политической конъюнктуры. Да, несомненно, петербургские последователи ислама – наследники мусульманского прошлого этого города, но сколь же велик разрыв между этим их качеством, с одной стороны, и их способностью опереться на это прошлое, чтобы стать на уровень русского/православного участия в жизни второй российской столицы.
А если это так, то в какой мере успешен второй аспект миссии «просвещения», обращенный к немусульманским согражданам мусульман? Если эти сограждане мусульман узнают о своих соседях лишь то, что их прошлое – в музее, что оно не воскрешаемо или что его недопустимо воскрешать потому, что в нем есть нечто, что «сеет рознь» между российскими народами, что «подрывает» свойственную этим народом «традицию мирного сосуществования», что «разрушает» основы российской государственности с ее жестким ранжированием религий и этнических групп, то каким, собственно, может быть их отношение к исламу и его последователям? В лучшем случае это отношение будет сконцентрировано на экзотике чуждого феномена, в худшем же – на недоверии и ощущении исходящей от мусульман опасности. Впрочем, грань между восприятием кого-то (или чего-то) как странного и любопытно-привлекающего и его же восприятием как потенциально или действительно опасного и вызывающего чрезвычайно тонка и легко преодолима.
Текст, в отношении которого автор этих строк предполагал, что он будет в некоем роде рецензией на выпуск «Ислам в Санкт-Петербурге», стал в большей степени размышлением над содержанием этого выпуска, да и, в какой-то мере, предшествующими выпусками серии «Ислам в Российской Федерации». Начав его с утверждения о том, что последний выпуск этой серии – явление, автор, вместе с тем, не видит каких-либо противоречий между этим утверждением и тем, что он написал чуть выше, говоря, в частности, о том, как можно было бы (но только по его мнению) лучше содействовать «просвещению» и петербургских мусульман, и их немусульманских соотечественников. Напротив, он полагает, что речь идет о многогранности самого выпуска, что и позволяет рассматривать его под разными углами зрения, которые, в конечном итоге, не вступая между собой в противоречие, взаимодополняют друг друга, представая как единое целое и давая самим читателям этого выпуска самостоятельно судить о его (несомненных) достоинствах и (связанных с личными ощущениями этих читателей, а потому лишь возможных) пробелах. Для единственного в своем роде в постсоветской России издания это естественно, оправданно и неизбежно. Более того, мнение самого автора в этом случае совсем не обязательно (это мнение, тем более, и не бесспорно) должно стать мерилом, от которого будут отталкиваться те, кто, как и он, будут обращаться к содержащимся в выпуске «Ислам в Санкт-Петербурге» (как и в двух других его предшественниках) материалам.
Все же, завершая этот текст, автор этих строк считает важным сказать еще несколько слов в связи с самой серией «Ислам в Российской Федерации».
Ему всегда казалось немного странным, что принципиально важные для российского ислама начинания обычно инициируются в тех городах России или ее регионах, которые не были исторически ведущими центрами его эволюции. К серии «Ислам в Российской Федерации» это относится едва ли не в первую очередь. Можно ли считать Нижний Новгород ведущим центром российского ислама только потому, что некая случайность заставила однажды сторонников Иттифак аль-муслимин провести один из их съездов в этом городе (да, и в городе ли?) или потому, что на территории проводившейся в этом городе в имперское время ярмарке существовала мечеть (ее сооружение было необходимо российскому правительству в силу, конечно же, сугубо прагматических соображений). В лучшем случае, оба этих довода (как и некоторые другие), приводимые ныне в качестве весомых доказательств общероссийского значения нижегородского ислама в прошлом, нужны для настоящего, для подтверждения и оправдания вновь возникающей ситуации выдвижения вперед (в общероссийском масштабе) того мусульманского центра, который действует сегодня в Нижнем Новгороде.
Тогда почему же такие центры возникают и активно развиваются? Наверное, потому, что там живут и работают люди, которым вовсе не безразлично то, как будет эволюционировать и ощущать себя российский ислам, и как будут видеть себя его приверженцы в том государстве, которое они привыкли считать своим единственным отечеством.
Доктор исторических наук, профессор
кафедры современного Востока факультета истории, политологии и права
Российского Государственного Гуманитарного университета
Косач Григорий Григорьевич
(Голосов: 1, Рейтинг: 3.3) |