Фельетон
- 26 октября 2012
- выбор редакции
- просмотров 10619
А. П. Чехов: энцикл./ Сост. и науч. ред.: В. Б. Катаев. — М.: Просвещение, 2011. — 695, [1] с.: ил., портр.; 30 см. — Указ. упоминаемых произведений А. П. Чехова: С. 679-683. — Указ. имен: С. 684-695. — 5000 экз. — ISBN 978-5-09-019741-0 (в пер.).
Поговорим-ка опять о свободе слова! Профессор
Сергей Дурылин, гениальный поэт и мыслитель ХХ века, считал гением свободы даже не столько привычного
Пушкина, а
Антона Павловича Чехова:«О чём бы ни писал, что бы ни делал, – всегда был свободен и неопустительно блюл эту свою свободу». То-то ещё
Лев Толстой призывал:
слушайте Серёжу Дурылина… С другой стороны – насколько свободен литературовед, пишущий о Чехове? Возьмём в этот раз для разбора юбилейное издание –
энциклопедию «А.П. Чехов», вышедшую к 150-летию
(М.: «Просвещение», 2011. / Ред. В. Б. Катаев). Вынесенный в титул жанр энциклопедии предвещает объективное зеркало и, в общем-то, минимум свободы. От энциклопедии ждут полноты строгих фактов, описаний предмета, но никак не лирики или фэнтези, на что спрос (небольшой!) в другом месте. Образцом жанра в этом отношении остаётся
Лермонтовская энциклопедия 1981 года.
Любимым словом в чеховской оказалось – «возможно». Так, любопытен переход мысли в статье о «Рассказе старшего садовника»:
Вполне возможно …
собеседники говорили о книге «На воде»… Можно полагать, и о рассказе «Дорогого стоит»… И следующей строкой – уже твёрдое решение:
Итак, Мопассан и Толстой, «На воде» и «Дорогого стоит» были темой размышлений Чехова в октябре 1894 г. Также:
Палата № 6 – часть города, город – часть мира. Сама эта формула, возможно, восходит к Марку Аврелию… Возможно!
Также:
Имя и отчество главной героини – Анна Акимовна, вероятно, содержит намёк на Богородицу, родителей которой звали… Вероятно!
Кто читал само «Бабье царство» – оценит остроту такого прочтения… Зачем этот странный кентавр из отца и матери в одном лице? Чехов таким неожиданным способом
намекнул на Богородицу! Намёк вообще чужд чеховской стилистике, это не
Демьян Бедный… В энциклопедисте же виден большой знаток церковного дела и мастер контекста: наложение истории чеховской богачки и её несчастного отца
Акима Ивановича на кондак «Иоаким и Анна поношения безчадства» не всякому придёт в голову, но что из этого следует? Страшно подумать, будет смешно… Спросить бы самого Чехова! Бумага же всё терпит…
Также о «Смерти чиновника»:
Червяков – незначительное лицо; возможно,
фамилия ведёт происхождение от державинской строки в оде «Бог» («Я царь – я раб, я червь – я Бог!») 
Всё возможно! Тогда продолжим – а не более убедительным покажется такое наше решение: фамилия ведёт происхождение от строки
Платона Каратаева («Червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае»)! Это очень согласуется с сюжетом рассказа и его финалом: пропадает Червяков... Ведь если опираться на энциклопедию, в ней нет никаких упоминаний о
Державине, а вот Толстой есть: с ним был знаком Чехов. И было бы не худо помянуть в книге Державина, хотя бы статью брата
Александра Павловича о Державине, но державинское происхождение Червякова не
возможно!
Произведения Чехова преподносятся как некое
«мифологическое пространство» (с. 142), и авторы статей творят свои собственные мифы, которые совершенно не ожидаемы в энциклопедии. Та же «Палата № 6» прочитывается через затейливую нумерологию: как всегда, число 6 связано с Апокалипсисом, но, оказывается, его ещё надо разложить «на следующие натуральные числа: 1, 2, 3, 4, 5, 6» (с. 143) и выискать их повсюду: обедал в 3, пил в 5, засыпал в 3, ночевал 2 раза, деньги дали 2 года назад и проч. Логичен, но бессмысленен итог этих расчётов: «Чехов не даёт ответа на вопрос «Как выбраться из этой ловушки?». Ответ должны найти мы сами» (с. 144). Должны! Ради этого мы и открываем энциклопедии…
Миф литературоведа очень категоричен, все эти «возможно» – только ненужная фигура речи: читать так и не иначе... Иногда категоричность выражена без фигур. Вот в рассказе «Убийство» герой вглядывается
вдаль, горизонтально, но в энциклопедии опишут это так: «
можно сравнить этот взгляд со взглядом из идущего на посадку самолёта». Нельзя! Чехов бы скорее сравнил со взглядом идущего на посадку орла, или аиста, или ангела…
А в статье о
детали каждая деталь припечатана однозначным и очень поучительным определением: «белый галстук – знак трудовой победы», «белый жилет – знак ренегатства», зато сорвать с себя тугой белый галстук значит быть недостаточно влюблённым: «Если бы Старцев был истинно, безоглядно влюблён, он, скорее всего, не замечал бы внешних раздражителей», то есть петли на шее (с. 268). Пил уксус, крокодилов ел – детали любви… Теперь вот тугой галстук. Конечно, в энциклопедии очень не хватает статьи «Чехов о любви», поэтому осмелимся заявить, что всякое «истинно-безоглядно» – это вовсе не Чехов, это, скорее,
Евтушенко.
Мифологизировано и пространство самих статей этой книги: статья по поводу общеизвестного рассказа «Смерть чиновника» заняла почти
три страницы громадного формата, а статья о куда более весомой «Попрыгунье» –
0,5. На пространстве статьи
трижды поместился бы сам текст «Смерти чиновника» – здесь же цитатами вошла почти его
половина! А можно и в длинной статье о «Дуэли» упомянуть только
двух героев повести. И что осталось от повести?
Словом, вместо энциклопедического описания предложены некие эссе, где на первом плане впечатления и формулы автора статьи, а не суть дела. В энциклопедии не выдержаны единообразные требования ни к содержанию, ни к структуре, ни к объёму статьи этого строгого жанра. И добро бы в эссе было передано что-то яркое и убедительное – нет, даже хрестоматийные, школьные произведения («Ионыч», «Крыжовник», «Вишневый сад» и др.) могут быть поняты, мягко говоря, совершенно иначе и ничуть не хуже.
Не хуже, не хуже – каждый может попробовать. Вот, допустим, о той же «Смерти чиновника» говорят нам здесь, что фамилия генерала
Бризжалов идёт от слова
брюзга… Просто в этом убеждён энциклопедист, так ему слышится, никаких мотивов в тексте рассказа: генерал вовсе не показан брюзгой, что ясно и самому автору статьи, поэтому для правдоподобия всё это будет им названо «новой эстетической оценкой». Словом, фантазия литературоведа. Но как же не заметить совсем другой толк, вполне отвечающий стилю Чехова и этого рассказа, самый очевидный: реализация метафоры, заложенной в имя. Чехов и себя самого уподоблял
св. Антонию! И часто такое встречается в текстах. Так вот, весь комизм рассказа держится на том, как
Бризжалову раз за разом в глаза говорят, что его
«обрызгали», брызжет (скажем,
Плевако бы непременно оплевали и т. д.). Не будем настаивать на новом эстетическом качестве, просто это одна из сторон чеховского смеха, не раскрытого ни в выбранной статье, ни в энциклопедии целиком. Ну нет смеха у Чехова! Ни в «Поэтике», ни в «Мировоззрении»: вот
Спенсер есть, а Смеха нет.
И очень много общих слов, но с претензией на самое ключевое в Чехове: «основная чеховская тема «ориентирования» человека в жизни» (с. 278); «автор – носитель истины, этико-эстетической нормы» (с. 281); «этот рассказ посвящён теме растерянности и дезориентированности человека на пороге смерти» (с. 128); «каждый раз торжествует жестокая смелость выбора завершения сюжета» (с. 272; отметим, как тонко в этой фразе сочетается высокий пафос с тройным родительным падежом). А как вообще может писатель посвятить рассказ теме этого же рассказа, даже если это
тема дезориентированности человека – великая, вечная, но нечеховская тема?.. Вот рассказ «Счастье» Чехов действительно посвятил
Я. П. Полонскому…
Лишь в немногих статьях даны скромные, но точные представления о произведениях: «Драма на охоте», «Женское счастье», «Жилец», «Из Сибири», «Панихида», «Тайный советник», «Тяжёлые люди», «Хористка» и др. – где кратко переданы история создания и суть произведения, без лирики и мифологизации, но, кстати, вполне выразительно и с присутствием авторского стиля, на что никто не будет покушаться и в энциклопедической статье, была бы информативность…
В конце концов, остаётся неясным, на кого рассчитана энциклопедия: для несколько знакомого с Чеховым, но не входящего в круг нынешних чеховедов, она неубедительна, для того, кто не знает тот или иной рассказ, эти эссе малоинформативны, а сам Чехов едва ли привлекателен. Филологически Чехов не осмыслен.
Можно отметить точные решения в отдельных статьях (напр., «Заглавия», «Повторы», «Рамочный текст», «Фольклор»), но чаще всё какая-то неполнота: если «Автор и герой», то только в пьесах, если «жанровая природа» или «подтекст», то тоже только в пьесах. И вновь кудрявые эссеистические определения вроде
кукольное начало, или
рассказ открытие, или
«казалось»-«оказалось» ситуация.
В целом книга имеет вполне оправданное деление на разделы, и, как водится сейчас, названия вынесены в колонтитулы. Есть в книжном деле такое определение –
мёртвый колонтитул. Это когда вынесен какой-то общий для большой рубрики заголовок, а подразделов колонтитул не отражает. Так сделали и здесь: если пошёл колонтитул «Биография» или «Лит. связи», то уж на
десятки страниц никаких изменений. И колонтитул теряет информативность, почти как орнамент (который здесь тоже есть).
Но вот этот недостаток технический отражает и суть дела: заявленная тема не развита энциклопедически полно.
Мёртвый колонтитул – метафора этой книги. Форме не отвечает содержание.
Нет, никак не будем касаться небольшого раздела со странным названием «Мировоззрение А. П. Чехова. Его общественная позиция»! Этот разговор
Бог знает куда заведёт. Просто перечислим статьи:
Академический инцидент; Дрейфуса дело; Интеллигенция; Наука; Религия и пять персоналий: Бокль, Дарвин, Ницше, Спенсер, Шопенгауэр. Всё мировоззрение! Sapienti sat!..
Возьмём простые, наглядные вещи. Вот раздел «Памятные места» – но ведь далеко не всё, как ждёшь от энциклопедии. Есть самое привычное: Таганрог, Москва, Мелихово, Ялта. Точно расписаны Петербург, Сибирь. Но о памятном Баденвейлере будет упомянуто не здесь, а только в разделе о музеях, но это же разные подходы, иначе вообще не надо давать раздел о памятных местах. А где Звенигород и Истра, Серпухов? Даром что в Звенигороде больница носит имя Чехова… А в энциклопедии должны быть и более редкие, потаённые, не на слуху дорогие места. Вот, скажем, Богимово: установлен памятник, на старинном, рушащемся здании – художественно выполненная мемориальная доска с портретом писателя, туда уходят корни «Дома с мезонином» – а нет этого в «Памятных местах»: возможно, находка для многих читателей-ходоков по чеховским местам. Скорбно смотрит Чехов в Богимове на российское запустенье 21 века, здесь-то и понимаешь слова о
небе в алмазах, о труде, о лопахинском будущем. А Богимово лишь строкой упомянуто в разделе хроники 1891 года и только (кстати, находится не на Оке, а на малой реке Мышеге).
Или раздел о современниках: из медиков упомянут только
Г. А. Захарьин. Его Чехов сравнивал с Л. Толстым в литературе. А где же
С. П. Боткин, уподобленный
Тургеневу? Где
Ф. Ф. Эрисман, которому стоит памятник на Девичьем поле? У кого учился Чехов? Где его однокашник
Г. И. Россолимо, именем которого названа улица Москвы? Вообще, что за энциклопедия без раздела «Чехов и медицина»? Ведь и в литературе Чехов вывел более
300 героев-врачей…
Наконец, есть в энциклопедии и другие разделы под
мёртвым колонтитулом.
Привычный материал
писатель в критике описан в разделе о символизме, причём здесь будут упомянуты и несимволисты
Розанов, и
С. Булгаков, и
Шестов, и тут же переходит в
русское зарубежье. Иной прижизненной критики нет, только раздел «Символизм и Чехов».
Мёртвый колонтитул – крошечные разделы «Чехов в советской критике»: случайный, несистематизированный материал, где приводятся мимолётные реплики таких «чеховедов», как
С. А. Есенин, Л. Д. Троцкий, В. И. Ленин и
И. В. Сталин, но нет никакого серьёзного представления об изучении и публикации
чеховианы. В упрёк эпохе даже привлекли ленинский план монументальной пропаганды 1918 года, где среди временных гипсовых памятников не значился Чехов. Но там не значились и Тургенев, и
Гончаров, словом, это никакой не аргумент.
Даже текущие в тексте энциклопедии ссылки на публикации 1920-х – 1950-х годов дают больше информации, чем специальный раздел. Общий серьёзный и нужный очерк советского чеховедения прикрыт пустой, хлёсткой фразой, что, мол, «государство не понимает, поэтому и терпит его» (с. 653), здесь виден намёк, что ныне стало-де иначе. Кстати, неоправданным выглядит отсутствие особого раздела о публикациях и архивах: от прижизненных до всё более развёрнутых собраний сочинений. Как он издавался, тиражи, состав – это важнее критики. В этом смысле энциклопедия – жанр самый близкий к публикации текста.
Писатель умеет говорить и сам за себя, а там уж литературовед его гложет как хочет. Ведь сказал же
возможный отец Червякова: «За слова – меня пусть гложет, За дела – сатирик чтит».
Большего ждал, когда увидел под колонтитулом раздел «А. П. Чехов в школе»: серьёзной информации, как входило творчество в школу, с каких давних годов, какие педагогические, методические решения и проч. Вместо этого даётся пересказ нескольких нынешних школьных программ с упоминанием учебников – тогда бы и раздел следовало назвать «Чехов в школьных программах 2011 года», не было бы обманутых ожиданий, если такая информация вообще имеет значение в энциклопедии.
И вот в разделе вымучивается какое-то различие этих программ, которые существуют себе формально, как и стандарты общего образования (почему бы эти стандарты тогда не упомянуть тоже?), и не дают никакой конкретной информации. Судить о Чехове в школе по программам и учебникам 2011 года – всё равно что читать одни колонтитулы в энциклопедии.
Раздел о школе завершает книгу, большое достоинство которой – много фотографий, вообще нефилологический материал, хорошая полиграфия при слабой редактуре, высокая цена – около
1500 р. …Мы начали с Сергея Дурылина (1886–1954) – живой энциклопедии своего времени. Его имени, конечно, тоже нет в «А. П. Чехове». Так вот рядом с дневниковой записью 1928 года о чеховской свободе – любопытное решение: «Я люблю воображать Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова читателями того, что пишется и печатается теперь» («В своём углу»). Вообразим А. П. Чехова читателем энциклопедии… Узнал бы себя? И как бы он прочёл самого Дурылина, взявшего из Чехова даже заголовок для своих записей – «В родном углу»? Колоссальное различие, а свобода слова – одна для всех!
Упомянутые персоны, псевдонимы и персонажи
Поговорим-ка опять о свободе слова! Профессор Сергей Дурылин, гениальный поэт и мыслитель ХХ века, считал гением свободы даже не столько привычного Пушкина, а Антона Павловича Чехова:«О чём бы ни писал, что бы ни делал, – всегда был свободен и неопустительно блюл эту свою свободу». То-то ещё Лев Толстой призывал: слушайте Серёжу Дурылина… 
Всё возможно! Тогда продолжим – а не более убедительным покажется такое наше решение: фамилия ведёт происхождение от строки Платона Каратаева («Червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае»)! Это очень согласуется с сюжетом рассказа и его финалом: пропадает Червяков... Ведь если опираться на энциклопедию, в ней нет никаких упоминаний о Державине, а вот Толстой есть: с ним был знаком Чехов. И было бы не худо помянуть в книге Державина, хотя бы статью брата Александра Павловича о Державине, но державинское происхождение Червякова не возможно! 