Интервью
- 6 июля 2017
- просмотров 9366
Мир энциклопедий. Из цикла публикаций — архивного проекта “«Свобода» 20 лет назад” на сайте «Радио Свобода».
Можно ли считать изданную в 1997 году книгу ценным и надежным источником для изучения русской эмиграции? Участники:
Татьяна Красавченко — специалист по зарубежной русской литературе,
Наталья Нусинова — специалист по истории русского кино,
Надежда Канищева — ответственный редактор «Золотой книги эмиграции»,
Андрей Толстой — специалист по изобразительному искусству первой волны эмиграции,
Андрей Сорокин — директор издательства РОССПЭН, выпустившего словарь,
Александр Парнис — знаток русского авангарда,
Евгений Витковский — крупнейший в России знаток русского зарубежья и собиратель всего, что к нему относится. Автор и ведущий
Иван Толстой. Впервые в эфире 16 апреля 1997.
Иван Толстой: Наша сегодняшняя передача посвящена выходу в Москве «
Золотой книги эмиграции». Этому событию мы посвятили два круглых стола, на которые пригласили авторов «Золотой книги» и их оппонентов. Авторам — первая половина передачи, оппонентам — вторая. За один стол участники разговора просто не поместились бы. В сегодняшней беседе примут участие восемь человек и девятый — ведущий этой программы. На правах ведущего я и позволю себе представить «Золотую книгу» в самом общем виде. В этой энциклопедии
750 страниц большого формата,
400 биографий писателей, философов, художников, артистов, военных и церковных деятелей, ученых,
200 фотографий деятелей русского зарубежья. Такое количество сведений об эмиграции, собранных вместе — появляется впервые. Книга позволяет читателю сориентироваться в исторической и идейной обстановке, окружавшей того или иного изгнанника. Многим она позволит открыть для себя прежде совершенно неизвестные имена, кому-то уточнит чей-либо жизненный путь. В любом случае «Золотая книга» — несомненный памятник российскому вкладу в достижения 20-го века. Но книга сделана за кратчайший срок и, конечно, она получилась не свободной от недостатков. К ним мы еще перейдем. А пока представим участников разговора. Татьяна Николаевна Красавченко, доктор филологических наук, специалист по литературе русского зарубежья. Наталья Ильинична Нусинова, кандидат искусствоведения, специалист по истории русского кино. Надежда Ивановна Канищева, кандидат исторических наук, ответственный редактор «Золотой книги эмиграции». Андрей Владимирович Толстой, кандидат искусствоведения, специалист по изобразительному искусству первой волны эмиграции. И директор издательства, выпустившего «Золотую книгу», издательства РОССПЭН — «Российская политическая энциклопедия» — кандидат исторических наук Андрей Константинович Сорокин. Вот с директора издательства мы и начнем разговор. Пожалуйста, Андрей Константинович.
Андрей Сорокин: Эта книга сделана по не вполне традиционному принципу. Она объединила в своем составе самые разные сферы человеческой жизни, культуры, науки, и в этом, видимо, заключается одна из сильных сторон этой книги и, может быть, оригинальность ее замысла. Мы найдем здесь художников, балетмейстеров, танцоров, певцов, музыкантов, писателей, ученых, философов. В меньшей степени здесь представлены политики, военные. Это было сознательным шагом коллектива, который задумал и реализовал эту идею. Мы сознательно постарались избежать политизации этой работы и постарались посвятить ее именно культуре. Отчасти это объясняется тем, что работе над этой книгой предшествовала работа над другой нашей энциклопедией, которая носила исключительно общественно-политический характер и была посвящена политическому процессу этого же периода. В известном смысле эта книга продолжает тему русской истории начала века, ее перипетий, ее драмы, драмы людей, через личности которых мы постигаем эту историю.
Иван Толстой: Я хотел предложить следующее слово человеку, который осуществлял редакцию и подготавливал всю эту «Золотую книгу эмиграции», Надежде Ивановне Канищевой, кандидату исторических наук и специалисту по Кадетской партии. Но в данном случае мой вопрос будет не о кадетах, а все о том же подзаголовке. Кто придумал этот подзаголовок — «Золотая книга эмиграции»?
Надежда Канищева: Сначала рабочее название было совсем другое — «Кого потеряла Россия?» Но мы посчитали, что это немного обязывает.
Иван Толстой: Немного по-говорухински так...
Надежда Канищева: Да. Нам надо войти в более академические рамки. А подзаголовок, конечно, можно трактовать с двух сторон. С одной стороны, избранный круг лиц, как бы элитарный круг лиц. Действительно, мы не скрывали, мы старались включить в наш словник прежде всего звезд первой величины, будь то наука или сфера искусств. Но был и второй момент, о чем говорил Андрей Константинович. Мы хотели подчеркнуть преемственную связь. Действительно, это — цитата. «Золотая книга» — это не нами придуманное название, это предложение эмиграции. Действительно, их цель была собрать материалы и выпустить такой том. Я бы сказала, что эмиграция жила этой мыслью. Там многие работали — и
Ковалевский, и
Дмитрий Рябушинский. Для эмиграции мысль о том, что их творчество, их жизнь, даже их страдания, чтобы это не пропало для потомков, чтобы они показали, что они существовали не зря. В эмиграции для них смысл деятельности, мне кажется, был в том, чтобы продолжать свою творческую работу, что эта творческая работа будет востребована когда-то в возрожденной России, что о них узнают, что о них вспомнят. Это просто был смысл и, может быть, даже стимул их творчества. Поэтому сбору материала уделялось очень большое внимание. Какие-то отрывки публиковались в журналах «Возрождение», собирался фонд большой. Сначала работа велась Рябушинским в «Обществе охранения русских культурных ценностей», потом была создана специальная комиссия, «Комитет по изданию книг», который возглавлял
Николай Трубецкой.
Потом болезни, смерти, финансовые трудности. Комитет рассыпался, снова Общество вернулось к нему. Но у них сил не хватило. Идея жила до середины 70-х годов. Я позволю себе небольшое лирическое отступление. Мне кажется, что то, что в нашей встрече участвуют два коллеги с именем Толстой — не случайно. Дело в том, что в Париже существовал комитет по сбору средств на издание «Золотой книги эмиграции», его возглавлял граф
Толстой, и в Америке существовал аналогичный комитет, и его тоже возглавлял граф
Толстой. Мы хотели подчеркнуть этим подзаголовком, что мы как бы принимаем эстафетную палочку, что мы оцениваем их усилия, мы помним о них и мы хотим продолжать дело и довести его до конца.
Иван Толстой: Мой следующий вопрос автору множества статей о писателях эмиграции Татьяне Николаевне Красавченко. Татьяна Николаевна, читатель «Золотой книги» найдет ли в ней всех знаменитых литераторов зарубежья?
Татьяна Красавченко: Я думаю, что канон русской литературной эмиграции в этой книге представлен безусловно. В свое время поэт
Юрий Иваск очень тонко заметил, что эмиграция — это всегда несчастье и, одновременно, приключение. Дело в том, что эта книга, на мой взгляд, читается еще и как своего рода приключенческая книга. Это книга о драме и о трагедии русской эмиграции и, вместе с тем, это своего рода бестселлер, потому что практически любая статья содержит какой-то сюжет, а иногда даже множество сюжетов. Я бы могла в этой связи напомнить такого замечательного писателя как
Гайто Газданов. Это человек, который в 16 лет пошел в Белую армию, он уехал, эмигрировал из Крыма в Галлиполи, потом он бежал в 1921 году из этого лагеря в Галлиполи, был в Константинополе, ему удалось поступить в константинопольскую русскую гимназию, закончив гимназию он переехал в Париж, в Париже он был слесарем, грузчиком, клошаром. В конце концов он стал ночным таксистом в Париже, что считалось среди русской эмиграции довольно привилегированной работой. Вместе с тем, он писал. С одной стороны, он познал парижское дно, и об этом он написал роман «Ночные дороги».
Феномен 20 века, когда литература становится спасительной реальностью. Она была такой спасительной реальностью, с моей точки зрения, для
Набокова, который, уехав в Берлин и обложившись там Далем и прочим, старался не потерять русский язык... Она была спасительной реальностью для тех, кто был в эмиграции, и для тех, кто остался в России. Это та реальность, которая спасала литературу и спасала людей в 20 веке. Газданов — это только один из образцов совершенно необычайной, с одной стороны, приключенческой, с другой стороны, драматико-героической судьбы. И я думаю, что если даже самый широкий читатель обратится к этой книге и обратится к судьбам и ученых, и писателей, и кинематографистов, и прочих, то он найдет совершенно замечательное чтение. Прикосновение литературоведа, искусствоведа, историка к сфере, к реальности русского зарубежья, оно как сладостный затягивающий поцелуй, о котором забыть невозможно. Это слишком сказано эксцентрично, но если ты прикасаешься к этой реальности, то оторваться уже невозможно, ты погружаешься и ты находишь в какой-то степени самого себя, свое прошлое, то, что ты утратил, и то, что ты сейчас обретаешь. И происходит действительно в каждом человеке воссоединение это.
Иван Толстой: Мой следующий вопрос к специалисту по истории кино Наталье Нусиновой. Наталья Ильинична, не происходит ли очередная мифологизация, на сей раз — русского зарубежья?
Наталья Нусинова: Татьяна Николаевна, видимо, не случайно употребила такое слово как «приключение», говоря об эмиграции. Странным образом фильм, который мы можем считать первым эмигрантским фильмом, фильм, который снимали русские кинематографисты просто по дороге в эмиграцию, они снимали его в Ялте, потом на корабле, потом в Константинополе, потом в Марселе и закончили в Париже, назывался «Ужасное приключение». Приключение, путешествие всегда рождает рассказ об этом приключении. И мы знаем рассказ, но мы не знаем приключение. Кто может сказать, что было правдой в истории Улисса, а что было привнесено потомками? Нам интересен вот этот образ, как сказала Татьяна Николаевна, нам хочется вспоминать поцелуй. Поэтому, когда сейчас мы встречаемся с рассказами об эмиграции, даже с воспоминаниями очевидцев, оказывается, что они создают легенду вокруг своего приключения. Например, воспоминания
Ивана Мозжухина. Если мы говорим о кино, то нельзя не вспомнить о нем, потому что самый «золотой» во всей «Золотой книге» русской киноэмиграции был Иван Мозжухин. Он в своих мемуарах, которые печатались во французском журнале «Lecture pour tous», рассказывая о том, что, собственно, сподвигло их к эмиграции, что было последней каплей, переполнившей чашу, почему они вдруг решили, что надо уезжать, почему группа
Ермольева решила, что надо уезжать... По Мозжухину — потому, что он говорит, что снимался в фильме «Руслан и Людмила», и там, по роли, должен был бежать по крышам. Собралась толпа, которая увидела Мозжухина, который бежит по крышам, закричала, что перед ними шпион, бросилась его ловить, и потащили его к дереву, чтобы повесить. И уже остальные братья-кинематографисты с большим трудом его отбили и не дали повесить. Как писал Мозжухин, в России началась шпиономания, и болезнь, эта болезнь большевизма, шпиономании и садизм советский, он уже как зараза распространился и заполонил собой все, и надо было уезжать. История великолепная. Если бы фильм «Руслан и Людмила» снимался в Ялте, и если бы он не был сделан в 1915 году, то эту историю вполне можно было бы принять за версию отъезда Мозжухина.
Но вполне возможно, что в его сознании потом это действительно совместилось — вот неприятно, когда вешают, неприятно, когда революция, и так далее. И когда его спросили, почему он уехал, он ответил, что «уехал потому, что меня повесить хотели, а я в кино снимался». И выстроился такой миф. Иосиф Ермольев, на студии которого Мозжухин работал в тот момент, когда труппа уезжала, рассказывал о причинах отъезда студии. Он мало что рассказывал на эту тему, он собрал свою труппу и увез ее. Но мне кажется, что я нашла, работая в архивах, причину, почему он уехал в феврале 1920 года со своей студией, а не, скажем, в марте или апреле. А это, по-моему, произошло потому, что в архиве Мозжухина в РГАЛИ я нашла справку из Ялтинского уездного управления от 2 января 1920 года о предоставлении Ивану Мозжухину отсрочки от призыва до 1 марта 1920 года. А поскольку Иван Мозжухин был столпом ермольевской студии, который, любя его, связал его по рукам и ногам драконовским контрактом, чтобы он никуда и никогда, а только ни за что и ему, поэтому Ермольев отправился срочно в Париж, подготовил отъезд студии и вывез студию в феврале 1920 года. Потому что 1 марта у него забрали бы лучшего актера. Главное, что было сделано — было спасено кино или, во всяком случае, были спасены кинематографисты, которые работали за рубежом, они работали и были живы.
Главные имена для меня — это Мозжухин и
Волков в эмиграции. Но и современники оценивали их как наиболее значительные фигуры. Волков создал великий, гениальный фильм «Казанова». Можно сказать, что в этом фильме создался образ России вне России. Но это редкий случай, когда пытаются создать искусственную Россию в студии. Не этим велик Волков. Волков велик, пожалуй, тем, что он создал антитезу советскому монтажному кино, равную по силе русскому авангарду. Поскольку русское эмигрантское кино консервативно по своей сути, главная идея была законсервировать этот русский дореволюционный стиль, а не создавать авангард, не ломать, а сохранить устои (я думаю, что это общая идея для всей эмиграции), то Волков сумел в этом традиционном стиле продолжать создавать шедевры, чего долгое время не мог никто другой. Кстати говоря, единственный режиссерский шедевр Мозжухина «Костер пылающий» — это монтажное, авангардистское кино. Может быть, именно поэтому это единственный эмигрантский фильм, который принимали и поднимали на щит советские авангардисты. Те, кто учились монтажу, посмотрев фильм Мозжухина «Костер пылающий». Волков для меня — это гений антимонтажного кино.
Иван Толстой: Мой следующий вопрос обращен к автору статей по изобразительному искусству русской эмиграции Андрею Владимировичу Толстому. А действительно ли художники-эмигранты на чужбине создали что-то новое?
Андрей Толстой: Ответ на этот вопрос может быть только положительным. И дело не только в том, что русские художники, уехавшие за границу, сделали очень много нового и свежего. Во-первых, они заканчивали то, что было начато ими в дореволюционные годы. И здесь я бы хотел подхватить тему консерватизма, который был уже упомянут сегодня. Дело в том, что действительно художники, уехавшие из России сначала в Берлин, затем в Париж, попытались сохранить, приумножить и воплотить ту художественную атмосферу, которая их окружала в дореволюционные годы. И другое это то, что они очень много нового создали. Во-первых, они работали как иллюстраторы, как оформители спектаклей, не только тех новых книг и новых постановок, которые создавались русскими авторами в эмиграции, такими авторами как
Бунин, как
Шмелёв, как
Ремизов и многие другие, и, соответственно, новые постановки театральных режиссеров и балетных трупп
Иды Рубинштейн, например, или
Анны Павловой. Я уж не говорю, что продолжались дягилевские антрепризы до 1929 года, до смерти
Сергея Павловича Дягилева. Русские критики и искусствоведы продолжали писать книги по искусству, не только русскому, но и европейскому, и такие знаменитые искусствоведы и эссеисты как
Павел Павлович Муратов, как
Сергей Маковский издали замечательные книги уже в эмиграции. Помимо этого надо иметь в виду, что, конечно, вклад этих художников и деятелей искусства был зависим от тех творческих направлений, тех интересов, которые они проповедовали еще будучи в России. Одни, такие как уже упомянутые художники группы «Мир искусства», как
Бенуа, как
Бакст, как
Сомов, как
Добужинский, продолжали традиции искусства модерна. Художники более связанные с традициями авангарда развивали, естественно, собственные творческие устремления, связанные с беспредметным искусством, с поиском новых художественных форм. Среди этих художников должен быть назван обязательно
Сергей Шаршун, один из мало известных до сих пор у нас, но один из крупнейших художников волны русского авангарда, один из самых близких художников к дадаистам. Он уехал, кстати говоря, как и многие художники, вошедшие в нашу энциклопедию, еще до 1917 года, поэтому 1917 год для многих был условной датой отъезда. Судьбы у всех были очень разные, и мы надеялись отразить разнообразие и богатство этих судеб в статьях нашего словаря.
Иван Толстой: Переходим ко второй части нашего круглого стола, где своими суждениями поделятся оппоненты и критики этого издания. Представлю их. Александр Ефимович Парнис, специалист по эпохе русского авангарда, и Евгений Владимирович Витковский, крупнейший в России знаток русского зарубежья и собиратель всего, что к эмиграции относится. Евгений Владимирович, вам слово.
Евгений Витковский: Как составляются большие словари-энциклопедии? Берутся составители и список, словничек делается такой. Вот — композиторы, вот — писатели, вот — художники, вот — политики. И я по этому принципу стал просматривать «Золотую книгу русской эмиграции» первой трети века. Вот, скажем, список политиков-эмигрантов. Отрицать нельзя, генерал
Деникин, конечно, должен присутствовать. Но почему Деникин должен присутствовать, а вот
Врангель — нет? Почему Деникин присутствует, а
Керенский, который определенно в эмиграции делал больше — отсутствует? Почему отсутствует абсолютное большинство политических деятелей и, уж если на то пошло, отсутствуют именно те люди, которые сделали сразу вклад и в политику, и в культуру, а именно —
Шульгин и
Краснов? Ведь это те люди, которые есть даже в «Большом советском академическом словаре». То есть он для исследователя оказывается полезнее, чем наша «Золотая книга». Перейдем к литературе. Перед нами первая волна эмиграции и, вероятно, те, кто здесь присутствуют, это лучшие и главнейшие писатели русской эмиграции. И мне предлагается поверить, что
Иван Новгород-Северский,
Степан Скиталец или, если уж на то пошло, уж совсем непонятно присутствующий фельетонист
Леонид (Lolo) Мунштейн — это лучшие поэты и прозаики. А принадлежность Скитальца к эмиграции вообще сомнительна, потому что откройте любое его издание, поищите его среди писателей-эмигрантов... Тогда и
Максим Горький тоже эмигрант безусловный. Это — из области загадок. Перейдем к композиторам. Там много кто есть, конечно, присутствие
Рахманинова и не буду перечислять еще кого, оно безусловно. Но куда делся в таком случае композитор
Бакалейников? «Слышен звон бубенцов из далека» — популярный романс. Даже те, кто понятия не имеют о существовании Бакалейникова, а также и поэта
Кусикова, которой тоже в книге отсутствует, они знают, кто это такой. Отсутствует
Вернон Дюк, известный у нас как
Владимир Дукельский. Почему вулканолог
Тазиев отсутствует, а землевед (механик —
Мир энциклопедий)
Тимошенко присутствует? Уж очень сомнителен и уязвим словник этого словаря.
Иван Толстой: Александр Ефимович, я хотел попросить вас сказать о словнике, что вы думаете о его качестве?
Александр Парнис: Энциклопедии и справочные такого типа издания готовятся очень долго и должны готовиться долго. Я вспоминаю, что «
Лермонтовская энциклопедия», насколько мне известно, писалась и составлялась около 25 лет. И, конечно, я буду выступать в качестве адвоката, но не дьявола, а адвоката издания, буду их защищать от Евгения Владимировича, сказав, что какая-то определенная заслуга в том, что они быстро все это подготовили есть, и есть даже в этом какой-то смысл, но, еще раз повторяю, это не должно пойти в ущерб изданию. А скорость, быстрота пошли очень сильно в ущерб изданию. И бросается это в глаза буквально при перелистывании каждой страницы. И очень много возникает вопросов. Я могу, так же как Евгений Владимирович, добавить еще большое количество имен и поставить вопрос, почему они сюда не попали, но я хочу сначала отметить какие-то положительные черты этого издания, с вашего разрешения.
Евгений Витковский: Это будет очень приятно, я их, к большому сожалению, не отыскал.
Александр Парнис: Самое главное, и это очень отрадно, что в числе героев издания есть, насколько я заметил, четыре человека, которые до сих пор живы. И это большая радость и для них, и для нас, читателей, это всегда меня радует, когда о человеке написана энциклопедическая статья и он ещё среди нас.
Иван Толстой: Кто же это?
Александр Парнис: Это знаменитая писательница и бывшая редактор «Русской мысли»
Зинаида Шаховская, балерина
Данилова, искусствовед
Борис Николаевич Лосский и кто-то четвертый, сейчас просто не вспомню.
Евгений Витковский: Главное, что меня смутило, это не статья о
Георгии Иванове, где, в конце концов, могут быть разные концепции поэта, а, скорее, такие статьи, как статья о
Замятине и о
Вячеславе Иванове, где две трети объема занимает рассказ о доэмигрантском периоде творчества. При чем тут эмиграция, если человек эмигрировал в 1931 году, я имею в виду Замятина? Трогательно рассказано, что его
Всеволод Иванов и
Булгаков провожали на вокзале в эмиграцию. Как известно, он уехал по специально данному разрешению и едва ли относится к первой волне эмиграции. У него были публикации в эмиграции до отъезда. Но мы о чем говорим? О внутренней эмиграции или о внешней? Если мы перейдем к внутренней эмиграции, то тут уже совсем погром можно устроить этой книге, чего я не хотел бы. Таким образом в эту книгу попали разговоры на темы, совершенно к эмиграции не относящиеся, потому что, в конце концов, Вячеслав Иванов уехал в 1924 году в эмиграцию, но официально перешел на положение эмигранта только в 1936. Тем не менее, в этой статье две трети объема занимает рассказ о его творчестве до 1924 года. Уж не говорю про Замятина, где совсем непонятно, что он делал в эмиграции, и в эту книгу он попал более чем условно. Положите на одну чашку весов писателя-эмигранта Новгород-Северского, а на другую то, что Александр Ефимович Парнис обнаружил, что в книге нет
Северянина.
Александр Парнис: Странные вещи. Нет, например, одного довольно крупного русско-французского художника
Андрея Ланского, выставка которого сейчас проходит в Третьяковской галерее. Когда у составителей спросили, почему он не попал в эту энциклопедию, кто-то из организаторов ответил, что он главным образом сформировался как художник за рубежом. Но, простите, есть статья о
Борисе Поплавском, который напечатал стихотворение в 15 лет в России и больше в России ничего не печатал, и действительно стал крупной фигурой только за рубежом. Или художник
Серебряков, сын
Зинаиды Серебряковой, тоже не очень крупная фигура, вообще родился в 1907 году, только за рубежом.
Евгений Витковский: Александр Ефимович, простите, но вам ответили прямо — он сформировался, в основном, во Франции. Но он-то выходец из России и, по всей вероятности, именно поэтому должен был попасть в эту книгу. То есть вам ответили с точностью до наоборот.
Александр Парнис: Да, вы правы. Я позволю себе назвать еще одно имя из области моих интересов. Это
Георгий Богданович Кистяковский, очень примечательная фигура. Я — киевлянин, поэтому он меня всегда интересовал. Он родом из Киева. Это знаменитый физик и химик
Жорж Кистяковский, один из авторов американской атомной бомбы. Я очень обрадовался, прочитав здесь статью о нем, и кое-что о нем новое для себя, естественно, узнал, и это было для меня очень приятно. И о нем, в связи с этим, хочу рассказать смешную историю, анекдотическую почти. Он был научным консультантом и консультантом по науке при президенте
Эйзенхауэре, и во второй половине 60-х годов он приехал в Киев и пытался найти своих родственников, то есть своего родного брата (
Александра Богдановича Кистяковского —
Мир энциклопедий), который был профессором Киевского университета. Были поразительные времена, и ему сообщили, что такого человека в Киеве нет. Мало того, что у нас Кистяковский вообще никогда в литературе не упоминался, но и брата его, как говорится, не было.
Евгений Витковский: У сына брата (? —
Мир энциклопедий) начались большие неприятности, у
Андрея Кистяковского, очень знаменитого переводчика
Кесслера (видимо,
Кёстлера —
Мир энциклопедий).
Александр Парнис: Можно говорить, почему отец его, знаменитый
Богдан Александрович Кистяковский, не назван как участник «Вех», как важно было бы отметить в этой статье, или что он сам учился в 1-й Киевской гимназии, прославленной Булгаковым и
Паустовским. Это, может быть, мелочи, но то, что он был на родине в 60-х годах, этот факт, мне кажется, важно было бы отметить.
Я понимаю, что места мало и всегда энциклопедия что-то поджимает, подсчитывает количество знаков, все это понятно, но я даже был поражен, что в одной статье цитируются стихи, цитируются с паузами, с пробелами — такого я еще в энциклопедиях не видел. И, к сожалению, я обратил внимание, что большинство статей из этого издания взяты из справочника «
Писатели русского зарубежья». Из этого трехтомника, который вы упомянули. Некоторые статьи сокращены, некоторые перепечатаны буквально. И произошел очередной анекдотический случай. Я звоню своему коллеге
Николаю Всеволодовичу Катрилеву (
Котрелёву —
Мир энциклопедий) и спрашиваю: «Коля, у тебя есть какие-нибудь замечания к той статье в энциклопедическом словаре «Золотая книга русского зарубежья»?» Он говорит: «Какая статья? Я ничего не писал туда. Что за энциклопедический словарь? Я не знаю, что это такое». А это действительно очень странно. Напечатана статья живого автора, и он об этом даже не подозревает.
Евгений Витковский: Вот, Иван Никитич, не спешите ли вы с выводом, что эта книга человеку, который хочет познакомиться с русской эмиграцией, с культурой ее, при цене 116 тысяч такую уж большую пользу принесет? Может быть, она принесет какую-то пользу, но эквивалентна ли эта цена тем 20 долларам, которые надо выкладывать за столь уязвимое издание?
Иван Толстой: Наверное, нет ни одного справочного издания без недостатков, и я совершенно не склоняюсь к тому, чтобы что-то рекомендовать или кого-то отпугивать от какого-то издания, я думаю, что задача нашей встречи — разобраться в этом явлении, понять, чего стоит книга так амбициозно названная.
Александр Парнис: Позволю себе еще сделать некоторые конкретные замечания. Действительно конкретные, потому что меня очень смущают еще два любимых моих героя. Это художник
Давид Давидович Бурлюк и художник и драматург
Илья Михайлович Зданевич. Эти статьи опять-таки подписаны неким
Ильиным. У дефиниции к Бурлюку, конечно, важно было бы отметить, что он, кроме того, что он поэт, художник, художественный критик, теоретик авангарда, как мы знаем, он еще и издатель. И это в дефиниции, мне кажется, нужно было обязательно написать. Но я даже боюсь говорить об этой статье, потому что меня не устраивает ни одна фраза этой статьи. Насколько я понимаю, это компилятивная статья, переписанная из нескольких сборников, которые были в руках у автора. Но если даже они переписываются, энциклопедические статьи иногда так составляются, когда нет возможности заказать кому-нибудь, но нужно переписывать, простите, без ошибок. Здесь нет ни единой фразы, прошу прощения... Он стал выставляться не в 1906, как написано, а в 1904 году. Он был исключен из Школы живописи и ваяния вместе с
Маяковским не 21 ноября, а 21 февраля 1914 года. Он — отец российского футуризма, а не русского. Фраза вообще некорректно написана. У него нет эссе «Фактура» напечатанного в «Пощечине общественному вкусу», а есть статья «Кубизм», которая ошибочно приписана
Николаю Бурлюку. И сама «Пощечина» вышла не в 1913, а в 1912 году. Он — инициатор, подтолкнувший Маяковского к стихотворчеству, он не просто учитель, это важно было отметить. Выставка «Венок-Стефанос» не 1909 года, а 1907. «Восхождение на Фудзияму» издано не в Японии, а в Нью-Йорке, и на пять лет позже. Он — издатель
Хлебникова, он посетил вместе с Маяковским не 27 городов, а в два раза меньше — 13 городов. Но самое удивительное, что в библиографии не отмечено, что кроме небольшой его автобиографии, напечатанной в «Минувшем», которая указана, не указано, что напечатаны его воспоминания о Маяковском в «Литературном обозрении» 1993 года, № 6, к столетию Маяковского, и не отмечена отдельная книжка «Фрагменты из воспоминаний футуриста», вышедшая в 1994 году. И он не писал воспоминания о
Филонове, у него биографический роман о Филонове, и так далее. А журнал называется не «Цвет и рифма», а «Color and Rhyme», выходивший на русском и английском языках. «Русские художники в Америке» — это не справочник, а эссе о художниках. И у него нет сборника стихов «Сибирь», а двумя изданиями вышел только сборник «Лысеющий хвост» в Златоусте и Кургане. И так же можно говорить, к сожалению, о статье Зданевича, к которой очень много претензий, но я не знаю, есть ли у нас еще время.
Евгений Витковский: Присутствие в книге откровенно третьестепенных лиц. Я не буду спорить, что, может быть,
Леонид Зуров и неплохой прозаик, но то, что я сходу назову 20-30 имен более значительных...
Иван Толстой: Назовите, пожалуйста, пять.
Евгений Витковский: Я пойду кругами по периферийной эмиграции. Нет ни одного писателя из американской группы поэтов, которая издала в 1924-25 годах первые свои сборники, и нет
Георгия Голохвастова, автора лучшего русского перевода «Ворона»
Эдгара По, автора поэмы «Атлантида» («Гибель Атлантиды» —
Мир энциклопедий), которую мы сейчас переиздаем, и писателя неоцененного, но уж никак не Зурова, а писателя огромного, нет
Петра Балкашина, который уж точно входит в классику русской литературы. Из философов отсутствует
Абрам Позов или
Посидис (
Позидис —
Мир энциклопедий), как его настоящая была фамилия, и отсутствуют практически все харбинские поэты и прозаики. Нет
Арсения Несмелого, нет
Марианны Колосовой, нет
Алексея Ачаира. Есть
Николай Бойков (
Байков —
Мир энциклопедий), но нельзя же им заменить всю литературу. Праги нет как таковой, нет
Вячеслава Лебедева, нет
Василия Георгиевича Фёдорова. У нас уже на дому в 1989 году том его вышел, а тут словно и не существует. И вот на одной чаше весов все эти люди, я уж не буду углубляться дальше, потому что были Балканы, где был, скажем, тот же
Илья Николаевич Голенищев-Кутузов. Но от Балкан не откупишься одним
Бицилли, который жил в Болгарии. Нет крупнейшего русского писателя Италии князя
Василия Сумбатова. Я даже не хочу продолжать, я уже больше десятка назвал. Вообще, в принципе, хорошо, что есть такая книга, но как-то ее недостатки сильно перевешивают факт ее существования.
Александр Парнис: Я считаю, что если будет последующее издание или будет дополненное издание, то нужно расширить словник и включить другие имена. Получается очень смешной перекос. Есть физиолог
Анреп, но нет поэта
Анрепа, не только друга
Ахматовой, но и известного поэта, мозаичиста, сотрудника «Аполлона», а есть его родной брат-физиолог. По какому принципу он попал? Действительно, у него есть замечательные заслуги в науке, но в культуре более известен Борис Анреп.
Евгений Витковский: Кстати, вы обратили внимание, что если говорить о медицине русской в эмиграции, то она в этом словаре представлена на редкость хорошо. Очевидным образом среди составителей был специалист.
Александр Парнис: И музыковеды.
Евгений Витковский: С музыкой я немножко не соглашусь. Когда есть
Вертинский и
Лещенко, но нет
Оскара Давидовича Строка, без которого им петь было бы нечего, я насчет музыки поостерегусь хвалить. А вот медицина явно впервые поднята. Но так ли уж нам важна эмигрантская медицина?
Александр Парнис: Сначала лучше с культурой разобраться.
Евгений Витковский: Вклад культуры оказался меньше вклада медицины. Я, конечно, сейчас смешную вещь скажу, но, в конце концов, однодолларовую купюру нарисовал художник
Сергей Макрановский. Если уж искать русских в эмиграции, то я могу не только старшего Керенского вспомнить, но и его сына (
Олега Александровича Керенского —
Мир энциклопедий), который все-таки не что-нибудь построил, а Бруклинский мост. Продолжать или хватит?
Иван Толстой: Я думаю, хватит. И пора подводить итоги. Позиции сторон заявлены достаточно отчетливо. Создатели «Золотой книги», откликаясь на потребности рынка, выпустили справочник в кратчайшие сроки, ввели в него большое число имен, ранее не попадавших в круг интереса читателей — эмигрантов-инженеров, эмигрантов-медиков, эмигрантов-ученых. И это безусловная заслуга издательства «РОССПЭН». «Золотую книгу» будут читать, обращение к ней историков, литературоведов и журналистов отныне неизбежно.
Потому что ни в одном другом справочнике по эмиграции нет такого разнообразия персонажей, потому что никто еще не предлагал читателю 200 фотографий, целый альбом портретов наших изгнанников. Широкое информационное значение «Золотой книги» делает ее изданием на довольно долгий период. На какой именно? Пока эту «Золотую книгу» не сменит «Золотая книга» подлинная, написанная по другим издательским установкам. Ведь в чем главный недостаток этой новинки? В быстроте, в поспешности подготовки, в том, что авторы, еще вчера изучавшие английскую литературу, сегодня пишут о литературе эмигрантской. И пишут не журнальную статью, а энциклопедическую. А из историков КПСС в мгновение ока формируют отряд специалистов по эмигрантским политическим партиям. Нет-нет, я не спорю, Савлы превращаются в Павлов, гуманитарии находят себе дело по душе, и слава богу. Но прав Александр Парнис — энциклопедии составляются долго, энциклопедическая статья должна быть вершиной ответственности, энциклопедия обязана привлечь внутренних рецензентов на подготовительной стадии, иначе накинутся рецензенты внешние. А «Золотая книга» — дитя сегодняшнего рынка, рынка, на прилавках которого товар должен быть свеж, бросок, хорошо упакован. И яркое название — половина успеха. «Лучшие сказки мира», «Великие преступления человечества», «Золотая книга эмиграции» — иначе не продашь. Ведь конкурировать сегодня приходится не с книжной нищетой, а с издательским изобилием. Одновременно с «Золотой книгой» в тех же магазинах продаются монографии о
Милюкове, о
Гучкове, о генерале Врангеле, о Набокове, о
Ходасевиче, об
Одоевцевой, о
Бердяеве, о художниках эмиграции, научные собрания сочинений наших изгнанников. Появилась книга
Глеба Струве о писателях первой волны, где есть отличный словарь литераторов. Почему же обобщающая энциклопедия оказывается в результате слабее взятых по отдельности изданий? И можно ли верить данным о каком-нибудь русском геоботанике из Бразилии, если даже биография всем известной
Нины Берберовой полна ученических ошибок? Так что при всем размахе замысла «РОССПЭНа», при том, что во многих отношениях «Золотая книга эмиграции» будет читателю очень и очень полезна, золото ее — сусальное.
Упомянутые персоны, псевдонимы и персонажи
